Акция Реконструкции. Картины 33-48. День двадцать второй

День двадцать второй. ВАЛЕРИЙ АЙЗЕНБЕРГ 

Материалы: слайд проектор, 16 слайдов, бумага белая, клей ПВА, машинка для стрижки волос 

На цыпочках 

Отравленный сознанием субъект на цыпочках, которого никто не видит, так как все - это он. Невозможно безразлично относиться к множеству, множеству различий, невозможно не любить такое множество за его внутреннее бесконечно-нескучное разнообразие. Невозможно, потому что оно заставляет искать порядок в хаосе турбулентных различий. Совершенный хаос - это парадокс. Всегда представим определенный корпус “формул” его описывающий, всегда может появиться “полиция”, “суд”, “налоговая служба” и т.д. - система ограничений. Хаос - это постоянное пересоздание бесконечной цепи разрушений, другими словами перманентное превращение, и когда мы пытаемся упорядочить такой беспорядок в нашем сознании, мы оказываемся в роли самоубийцы, останавливающего дыхание, фотографа, заставляющего застыть и, наконец, холодильника, замораживающего пожар. И, самое интересное, - у нас это получается, потому что картина множества, как объект, уже есть, изначально присутствуя в нем и отражаясь пытливым, застывшим взглядом смертника. Единственное, что мы никогда не сможем, даже в нашем сознании - разрушить Множество (не монотонное), сделать более неустойчивым неустойчивое равновесие; если мы столкнем канатоходца в пропасть, мы просто заменим объект. Лучший выход - не пытаться сохранить свою индивидуальность, а открыться и размножиться. Когда старец, идя по тропинке, старался не наступить на жука, он делал противоположное - он невольно разрушал везде сущее неустойчивое равновесие. Нужно затолкнуть эмоции внутрь. Сверх - это значит без. Нужно уметь наблюдать и не вмешиваться в бесконечное течение. Когда Петр 1 захотел направить Амударью по старому руслу в Каспий, ему это не удалось - хивинский хан вырезал все его посольство, даже не зная причину появления непрошеных гостей. Растянутый перформанс - уже не растягивающаяся, каменная вещь. Находясь внутри, возникает желание сделать брешь, паузу. Вечный escape, избежание каменных Сцилл и Харибд, ради невнятной неизвестности. Беззубая забота. Укачивание не рожденного ребенка. Беззвучное шевеление губами. Заламывание рук на похоронах у эпилептика. Абсурд, доведенный до степени завершенства. Граница. Грань. Отграненность. Кристалл. 

В.Айзенберг, август,1997, к перформансу в “Музее Неизвестного Художника”. 

 VALERY AIZENBERG 

Performance materials: slide projector, 16 slides, white paper, latex glue, haircutting machine 

On tiptoe 

A subject poisoned by the knowledge, he is not seen by anybody because everything is nothing but he. It is not possible to treat indifferently multitude, multitude of differences, it is not possible not to like such a multitude for its inner infinitely unboring diversity. It is not possible because it makes you to search an order in the chaos of turbulent differences. A perfect chaos is a paradox. There is always a certain body of “formulas” which can describe it; “police”, “court”, “fiscal police” and the like - that is a system of limitation - can always appear there in the nick of time. Chaos is a permanent recreation of the endless chain of destructions, in other words, a permanent transformation, and when we try to regulate this disorder in our consciousness we find ourselves to be in a role of a siucide, trying to bate his breath, a photographer making us to stand stockstill, and finally a refridgerator freezing the fire. But what is the most interesting - we manage to do it, because a picture of multitude as a certain object is already here, being present within our consciousness ab ovo and reflecting there as an inquisitive paralyzed look of a prisoner sentenced to death. The only one thing we could never succeed in even in our consciousness is to destroy Multitude (not monotony), to make more unstable unstable equilibrium; if we push a rope-walker down to the precipice we’ll only replace the object by another one. It is the only thing to do - to give up any attempt to save one’s individuality but to open up and multiply oneself. When an old monk followed a path trying not to tread an insect the result was quiet opposite: he disturbed unwittingly the present unstable equilibrium. One ought to push one’s emotion deep inside. Beyond means without. One needs to know how to contemplate and not to interfere in the infinite course of things. When Peter the Great had made up his mind to turn Amu-Darya to its ancient bed via the Сaspian sea he failed to: the Chan of Chiva slaughtered all his ambassy without any investigation about the goal of the unbidden guests’ mission. Performance streched out in time is something unstrechable, is some stony thing. When you are inside it, you should like to make a breach, a pause. Permanent escape, manoeuvring between Scilla and Harybda for the sake of indistinct uncertainty. Insipite trouble. Lulling of the yet unborn baby. Soundless moving of one’s lips. Throwing up one’s hands at the epileptic’s funeral. Absurd perfected. A border. A verge. Faceting-off. The Crystall. 

V. Aizenberg. August, 1997. The perforrmance in “The Unknown Museum”.